Про согласие

Про согласие

Про согласие

В мыслях, или как говорят: «умом то мы все понимаем», что близкий нам человек ушёл (в ситуации развода), или он умер, что родители часто спорили между собой, жили не так, как нам хотелось бы, не покупали нам всего, что мы хотели, жили не в тех квартирах и вообще друг другу не подходили, кошелек, часы, или мобильный телефон украли, и мы знаем и отлично понимаем, что это все уже произошло. И всё бы хорошо, если бы всё решалось в уме. А на эмоциональном уровне мы с этими произошедшими событиями не соглашаемся. И вот этот внутренний конфликт между пониманием и эмоциональным восприятием, заставляет нас из нашего несогласия  выстраивать какие-то формы поведения, принимать ошибочные решения, которые отвлекают нас и куда-то уводят от реального события.

Почему я? Почему со мной? Почему именно у меня? Пусть бы где-то в другом месте или с другими людьми это произошло, почему со мной? В чём я виноват(а)?

Мне очень понравилось выражение Н.С.Михалкова про наш менталитет –  он сказал: «Если у меня корова издохла, то я думаю, не почему у меня корова издохла, я думаю – почему у соседа до сих пор живая?». Вот это как раз один из механизмов несогласия.

Основываясь на свой опыт, я выделяю три области «согласия» и «несогласия»:

  1. Родительская семья. Согласен или не согласен человек с тем, что именно в этой семье родился, именно у этих папы и мамы, и именно эти папа и мама — есть его родители. И других нет. И так будет всегда. С их историей отношений и судьбой.
  2. Отношения. Когда человек вырос и начинает вступать в отношения. Согласен — не согласен человек с предыдущими историями партнера и его семьей. Согласен или не согласен с историей своей первой любви и первого опыта партнерских отношений с вариантом их проживания и завершения.
  3. Потери (утраты). Согласен — не согласен человек с потерей (утратой), произошедшей в его жизни: от значимых вещей (партнера, статуса) до незначимых (мобильного телефона, кошелька). Если согласия нет — будет конфликт.

Про согласие между детьми и родителями, могу сказать следующее. В ходе своей работы, я заметил, что в определенный момент, движение вперед, к свой жизни и судьбе у человека останавливается. И вроде бы он говорит те фразы, которые нужно говорить, но не случается прорыва. Я долго не мог понять, чего же не хватает для совершения этого прорыва? И в книгах Берта Хеллингера я встретился с таким понятием как «согласие». И оказалось, что его отсутствие приводит к переплетениям в системе, в том числе к повторению судеб, претификации.

В основном, опять же по моему опыту, люди путают понятия «согласие» и «смирение». Воспринимают смирение за согласие и думают, что смиряясь, они проявляют свое согласие со сложившейся в их жизни ситуацией.

Терпение и смирение — формы насилия над собой, принуждение. И если брать область отношений, при смирении одного из партнеров в отношениях  будет не достижение, а провал. Когда отношения не сложились, и один из партнеров понимает, что ему хотелось бы выйти из этих отношений, у него автоматически возникает чувство вины, которое он не хочет осознавать и нести. Поэтому он или выдвигает такие условия, чтобы ушел второй партнер, или терпит и смиряется.

Интересен тот факт, что в проводимых исследованиях не удалось выяснить, в какой момент у человека возникает чувство вины. Оно возникает незаметно. Ученые только смогли зафиксировать момент, когда чувство вины уже живет в человеке. А сам момент ее возникновения не отслежен.

В истинном согласии же наступает уравновешивание, гомеостаз выравнивается. Тогда как в смирении нет этой гармонии. Даже если человек в голове соглашается, то оставшийся «червяк» смирения будет грызть его изнутри, побуждая к различным действиям (от избегания до повторения ситуаций). В смирении человек закрывается и поддерживает травму страданиями. Он закрывается от ресурсов. Согласившись же в душе, человек сможет прийти к гармонии и начать «с начала», он открывает себе возможность стать другим и двигаться дальше, откроется ресурсам и новому опыту.

Согласие — это воля человека. Смирение — это подавление. В смирении теряется право на свободу и возникают условия. И тогда возникает вопрос: «Ради чего?». И люди живут ради этого «чего». В смирении есть тайные ожидания на то, что что-то изменится. Или партнер изменится, или ситуация изменится, или условия изменятся, мир вокруг изменится.

Такие вот условия, которые возникают в отношениях между партнерами, детьми и родителями, человеком и окружающим его социумом — это привнесенные нормы социума, культуры. Привнесенные требования к тому, какими должны быть мужчины или женщины, например. А жизнь требует гибкости!

Согласно «Ведам», в требованиях к мужчинам и женщинам есть два пункта из бесконечного количества условий, которые могут развалить любой союз:

У женщины к мужчине: «Ты мало зарабатываешь!»

У мужчины к женщине: «Ты меня не вдохновляешь!»

Она при этом не знает, зачем ему больше зарабатывать, а он не знает, как именно она должна его вдохновлять. И получается, что у них жизнь в конфликте, или в «роковой любви» (по Б.Хеллингеру).

Вопрос: «На что я готов ради отношений?». Каждый будет искать согласия в душе, или будет готов терпеть. А что человек сделает, когда терпение закончится? Возьмет ли на себя смелость сказать партнеру: «Нас мало что объединяет, для меня отношений больше нет». А сказать ведь это страшно. Отсюда бездействие. Когда партнер бездействует, он мучается от чувства вины. Пока он не признает, что ищет виноватых снаружи, он будет чувствовать вину, а от вины можно и заболеть. Критичность сохраняет здоровую психику. Когда  человек начинает действовать, действия всегда основываются на его согласии, а не на смирении.

Человек, который признал, что отношения закончились, и принял на себя вину, получает невиновность за счет того, что он дал шанс им обоим со своим партнером.

При возникновении конфликтной ситуации между партнерами, душевное согласие звучит так: «Я согласен с тем, что происходит, и принимаю те ошибки, которые мы сделали вместе».

Смысл отношений — дополнение, а не «подстраивание». Один партнер дополняет другого тем, что он — другой. Если есть дополнение, то есть и обмен теми качествами, смыслами, мыслями, энергиями, всем тем набором, что у них у обоих есть. Если партнеры подстраиваются, то им нечем обмениваться, и, как следствие, возникает конфликт.

Смирение означает жить в мире с партнером, а не с собой. По моему глубокому убеждению, подтвержденного моей практикой, главная задача каждого человека — это научиться жить в мире с собой.

Еще один из факторов душевного согласия – это наличие безусловной любви. Она предполагает согласие. Безусловная любовь в системном подходе — не вездесуща. Она начинается с определенной роли, с определенной позиции. Безусловная любовь принадлежит месту в системе, которое человек получает через инициацию — бракосочетание. Безусловная любовь в браке возникает, когда в системе появляются роли и место «мужа» и «жены».

Во влюбленности и романтической любви существуют ожидания, когда же партнер станет удобным? Если эти ожидания не оправдываются, они служат причиной конфликта. «А чего я ожидаю? Станет ли он таким, как я хочу?» — в этом колебания романтической любви.

Зрелая любовь — это когда партнер ничего не ожидает, не ставит условий. Когда он согласен с тем, что его партнер именно такой. Зрелая любовь означает определенное качество в отношениях.

И третья область насогласия — согласия, это потери (утраты).

За период моей работы, я очень часто сталкиваюсь с заблуждениями и иллюзиями, в которых живут люди. Одно из самых больших заблуждений, которое существует – это уверенность в том, что время лечит. Очень часто на консультациях я говорю, что именно старые, непережитые конфликты влияют сегодня на жизненную ситуацию. И, в первую очередь, что я слышу от людей, это несогласие. Люди апеллируют мне тем, что прошло достаточно много времени, и они уже справились с теми или иными чувствами и переживаниями, которые случились в их жизни. Они уверены в том, что их старые ситуации не могут влиять на сложившуюся жизненную ситуацию. Однако впоследствии, через проделанную совместно работу над собой, через открывающиеся переживания, они осознают, что очень глубоко запрятали боль, печаль, злость и другие сильные эмоции и чувства, которые не проявили в ситуациях прошлого и по сей день продолжают избегать свою боль и печаль, связанные с произошедшим.

Спрашиваю: «Сколько времени уже прошло?»

— «Несколько лет уже! Да нет, это не то, причина, должна быть, в чем-то другом!»

И когда с человеком более детально разбираешься в ситуации, оказывается, что это еще как «то!». Просто он уже научился это скрывать от других людей и от себя самого. Научился жить с этим «камнем» в душе и убедил себя, что он уже справился с произошедшим в его жизни конфликтом, ситуацией, потерей (утратой).

А для того, чтобы любому человеку лучше узнать себя в отношении собственных чувств и эмоций, разобраться с ними, и найти именно ту эмоцию, которая продолжает влиять на качество его жизни, на выборы и поступки, которые он совершает, необходима встреча с историей его жизни.

Лучше эту встречу сделать в несколько этапов, постепенно. Через это поэтапное узнавание себя, человеку многое удается понять в своей жизни, в своих совершенных поступках, выборах и принятых решениях. Удается осознать – почему же новый смысл жизни не наступает или выбранный не реализуется, или реализуется не так, как человек ожидал? Он думал и хотел одного, и именно это желаемое почему-то не произошло.

И самый трудный этап, с которого мы начинаем с вами общение–  это именно несогласие с произошедшей ситуацией, конфликтом или утратой.

Собственно, сейчас я остановлюсь на таких событиях в жизни людей, как потери (утраты), на их примере расскажу по порядку обо всех этапах, которые неизбежно проходит каждый человек, понесший их.

Кэрол Изард в «Психологии эмоций» достаточно понятно описывает эти этапы, и как утрата влияет на жизненные процессы человека, на качество его жизни. Что происходит с человеком при этом на физиологическом уровне, на психологическом, на социальном. Раздел книги, где он описывает это, не зря называется “печаль, горе, депрессия”, потому что непережитое горе со временем обязательно переходит в депрессию. А депрессия — это уже тяжёлое расстройство, которое надо лечить. И  здесь же он пишет, что исследования различных авторов, которые изучали базовые эмоции человека, показали, что непережитое горе часто переходит в такое заболевание, как рак. И, если посмотреть сегодняшнюю статистику прогрессивности этой болезни, то пять лет она уже на первой позиции. Если раньше это были сердечнососудистые заболевания, то сегодня они, безусловно, так же остаются в числе первых, но рак уже их догнал.

Что же именно мы, практики, имеем в виду под термином «непережитые утраты»?  Какой критерий позволяет судить – пережил человек свою потерю, или не пережил? Для меня достаточно трудно искать какие-то критерии, когда человек рассказывает мне о своём горе. Чаще всего человек, говоря о своих утратах, пытается улыбаться, и это первый признак того, что горе он не пережил. В своей  книге К.Изард так и пишет: «люди, которые много улыбаются, скрывают печаль». В последнее время в нашем обществе наблюдается тенденция к американскому представлению о том, как необходимо себя вести: надо быть «smile» – социально приемлемым. «Ну, зачем людям моя печаль?» — думают многие,  и начинают улыбаться вместо того, чтобы давать выход своим настоящим эмоциям. На тему утраты можно говорить со светлой грустью, с горькой печалью, но точно о ней не говорят с улыбкой. С точки зрения психотерапии, улыбка на лице, когда человек говорит о своей потере (утрате), — это один из ярких визуальных признаков существования у человека  непережитой утраты.

Итак, первый этап любой утраты – это несогласие. Была у меня одна история, расскажу её для наглядности. Приходит ко мне практикующий психолог на индивидуальную консультацию, я с ним общаюсь и понимаю, что у него тема утраты не пережита. И я ему говорю: «Слушай, у тебя утрата не пережита. Как ты работаешь консультантом, когда у тебя самого эта тема ещё не закончена?»

— «Да нет, это уже столько лет назад было. И потом, я уже ходил к психологам, потратил огромное количество сил и времени, так что ту утрату я уже давно пережил».

В таких случаях я обычно задаю два вопроса. В теме утрат есть два краеугольных момента и они являются показательными – справился ли человек с утратой, или не справился. Первым я задаю вопрос, который касается дня сегодняшнего: «Есть то, с чем ты до сих пор не согласен в этой истории?» И если человек мне начинает перечислять свои несогласия, я понимаю и озвучиваю ему, что утрата до сих пор в нем живёт. И второй,  очень трудный момент, к пониманию которого мы с вами придём несколько позднее, я выявляю вопросом: «Чувствуешь ли ты, что в чём-то до сих пор виноват?»  И если человек говорит мне, что до сих пор чувствует вину в той или иной степени, то можно уверенно предположить, что механизм потери у данного человека находится на начальной его стадии, на этапе несогласия. Человек всё ещё переживает свою потерю, свою травму. Он с ней живёт. И хоть перенесенная им травма в нём каким-то образом сокрыта, она продолжает влиять на его поступки, его поведение, отношения с людьми, полноту жизни и тому подобное. Несогласие и вина очень сильно связаны. Если есть вина, то есть и несогласие. Человек просто ходит по кругу: то виноват, то не согласен. А эти два вопроса, которые я обычно задаю на консультации, они точно определяют, начал ли человек переживать свою утрату, закончил ли свое переживание, и как вообще случившаяся с ним ситуация сейчас для него выглядит.

Бывают консультации, когда приходится задавать ещё и третий показательный вопрос: «Что в твоей жизни поменялось, и в какую сторону?» Если у человека в жизни происходят изменения в сторону минуса, то утрата продолжает в нем жить. Если человек двигается в сторону плюса, то можно смело говорить, что он начал новую жизнь. С этого момента он начал справляться со своим горем и каким-то образом принимает решения, которые позволяют двигаться по жизни дальше, менять к лучшему качество своей жизни, продолжать жить полноценной жизнью, не обвинять себя, не наказывать себя за то, что когда-то с ним случилось.

Когда я только начинал работать консультантом в 1994 году, я в этой теме сам ещё многого не понимал. Впервые я столкнулся с механизмом массового горя, когда служил офицером в закрытом гарнизоне подводников. В 1989 году затонула подлодка «Комсомолец» в Баренцевом море. И эта процедура переживания острого горя и слияния в нем вся происходила тогда на моих глазах, от момента начала трагедии до момента её завершения. Горе  пришло в 42 семьи, и плакало 30 тысяч человек. Я помню разные формы поведения у людей, которые проявились в тот момент. Их я просто не мог объяснить. Тогда я больше удивлялся, почему люди себя так ведут? И когда я плакал со всеми от боли, я не понимал, что со мной происходит. Почему я, такой эмоционально крепкий, не могу удержаться от слез? Сейчас ответ для меня очевиден. Я был потрясен тем, что произошло. Я верил в нашу технику и оружие, в ее неуязвимость и непотопляемость. И когда один из друзей-сослуживцев сказал мне, что «Комсомолец» затонул,  Я БЫЛ НЕ СОГЛАСЕН. Этого просто не могло быть в моем понимании. В моей вере в технику и в людей, которые ее обслуживают. И потом, на борту были два моих друга. Первый вопрос, который я задал самому себе: «А что с ними? Они спаслись?» Больше всего меня интересовала их судьба, хотя на лодке было еще 78 человек. Если бы я тогда работал терапевтом-консультантом, я мог бы там усвоить многие полезные вещи, но тогда я ко всему этому был ещё не готов.

Второе моё сильное открытие при работе с утратами (особенно невосполнимыми) случилось в 2000 году, когда я работал консультантом, и в течение пяти дней с коллегами психологами и психотерапевтами консультировал родственников офицеров и моряков, погибших на затонувшем «Курске» в Ведяево. Тогда  я осознал, что есть такие моменты, когда я “пробуксовываю”. Не знаю что делать, как говорить или как вести себя с людьми, которые переживают массовое и острое горе. Одно дело, когда ты работаешь с горем, переживаемым одним человеком, и совсем другое дело – массовое горе. Самый трудный момент и тяжелая задача для любого консультанта —  это сказать человеку правду в глаза. А для этого еще нужно правильно подобрать время и место.

Тогда, в Ведяево, людям в момент массового горя надо было сказать простую фразу: «Ваши мужья погибли» и сделать паузу. А все руководители, в том числе и губернатор, заместитель председателя правительства и многие другие, говорили: «Ваши мужья погибли, но мы надеемся, что там кто-то жив и всё для этого делаем …». И когда через 40 дней после трагедии была построена часовня, тогда была ещё группа человек, которая продолжала верить, что их мужья до сих пор живы. Такой вот наведённый психоз.

Работая на Курске, я начал осознавать, что если человек по профессиональной части работает с утратами, то ему надо быть готовым к эмоциональным проявлениям (отрицания, отвержения, гнева, других чувств и эмоций). Консультант должен быть готов принимать те сильные чувства, которые люди проявляют и открыто выражают. В Ведяево был такой момент, когда всех собирали в Доме офицеров (был такой ритуал, поскольку лодка ещё лежала на дне Баренцева моря), и каждое утро в 10 утра все собирались, и начальники вещали о том, что происходит, кто и каким образом работает по спасению экипажа. И приходя на эти встречи, жена замполита всегда улыбалась. Люди плакали, а она приходила и улыбалась, разговаривая со всеми так, словно ничего не произошло. И это многих ещё больше настораживало. Те, кто знал меня по службе, говорили: «Саша, не могли бы Вы с ней поговорить, потому что нам кажется, что здесь может быть что-то серьёзное?» И тогда со своей коллегой Светой мы договорились и пошли в эту семью. С одной стороны, это был мой первый опыт, а, с другой стороны, после этой встречи я понял одну очень важную вещь об утратах, которая, как ни странно, нигде в книжках не прописана.

Когда мы с ней начали разговаривать, я ей напрямую задал вопрос: «Послушай, всех пугает твоя улыбка, когда ты выходишь к людям. Людей  это очень сильно нагружает. Скажи, как ты сама? Ты вообще плачешь?». А она говорит: «Конечно, я плачу. Плачу, чтобы дети не видели, чтобы люди не видели, и когда я выхожу на улицу, чем я руководствуюсь – мой муж, а он был замполитом, он бы не одобрил, если бы я сломалась». Она взяла на себя миссию жены замполита, она эту роль пыталась нести людям, пыталась своим видом показывать, что нужно быть сильными, что жизнь продолжается. Случилось горе, но жизнь идёт дальше. И у неё произошла подмена эмоции. Публично она горе не выражала, а в одиночестве она горевала очень сильно. Это очень опасный механизм, при котором человек быстро уходит в депрессию. Но это было не самое главное – мне сразу стало понятно, что, скорее всего, она не может публично расплакаться, потому что существует запрет. То ли она сама себе запретила, то ли кто-то запретил ей это делать. И эта версия сработала.

Работа с этой женщиной подсказала мне вот что: мы просто начали вспоминать историю её жизни с мужем, от момента их встречи. Она достала фотографии, мы стали их просматривать, она при этом вспоминала какие-то истории, связанные с ним, про детей – как они рождались. И в этот момент в комнату зашла женщина, которая там помогала по хозяйству, и сказала: «Я вам кофе принесла», и вот тут я увидел гнев такой силы, которого в своей практике ещё не наблюдал. Жена замполита закричала: «Ты можешь дать нам поговорить! Впервые кто-то интересуется тем, как у нас всё было, кому-то интересно, что я потеряла!»…И тут до меня дошло, оказывается, она потеряла вот эту историю. Не только самого человека, а жизненную историю, которая была с ним связана. И вот это, к сожалению, нигде  не прописано.

Оказывается для того, чтобы механизм согласия запустился, и человек начал соглашаться с потерей, он должен понять, с чем именно он должен согласиться. То есть, если просто сказать: «Послушай, ты должен согласиться, что этот человек умер, или погиб. Посмотри – вот он!», – это вызывает только агрессию, а принятия никакого нет. Человек в этот момент не осознаёт, ЧТО же он потерял, с ЧЕМ он не может согласиться.

Чтобы человек прошёл этап несогласия, прежде всего, ему нужно помочь четко осознать, что он, например, потерял такое-то количество времени, что он потерял эту историю, и что в ней уже больше никогда не будет этого умершего (ушедшего) человека. Человек, переживший утрату, должен понять, что все, что он потерял вместе с умершим (ушедшим) человеком, больше никогда не повторится. И тогда я понял, что перед тем как с человеком вообще про согласие говорить, нужно в первую очередь собрать его (их) историю. Эта история будет той опорой, на которую человек всегда сможет опереться. У него есть прошлое, по которому он будет печалиться. Ещё очень важно понять, по какому поводу он печалиться. «Оказывается, что с этого момента я буду всё делать без него (ушедшего человека). Раньше я с ним это делал (а), а теперь мне нужно продолжать писать свою историю, но уже без него. Первый новый год без него, первый день рождения, первое 8 марта, первое 23 февраля». Ну и те праздники, которые в семье принимались, и каждый праздник теперь будет без него. И для того, чтобы перейти к утратам, прежде чем сказать человеку, что он кого-то безвозвратно потерял, надо выяснить, как он жил до потери. Это очень важный момент.

После этой истории с женой замполита, я ходил ещё в одну семью, где были муж с женой, у которых погиб единственный сын. Муж – капитан первого ранга, хотел основать династию офицеров. Сыну было 24 года, капитан-лейтенант. У нас с женой был разговор о том, как разрушились их с мужем надежды, они строили большие планы, связанные с их сыном. И самое большое горе в том, что они не столько о смерти сына говорили, сколько о том, что он что-то не продолжил. Не женился, детей не родил, и на нём всё закончилось. И для них это было более трагично. Очень многие истории подсказывали мне то, чего мне не хватало в моём опыте для работы в таких ситуациях.

Обозначу еще один момент, когда речь заходит об утратах. Касается это того, что делают близкие люди, друзья, окружение, видя как их близкому человеку невыносимо больно – начинают его выдёргивать из состояния печали, и вот этого делать точно нельзя. Единственное, что можно делать, это находится рядом с человеком и принимать его нынешнее состояние, потому что горе нельзя переживать в одиночестве, горе переживается только публично. Человек должен быть готов расплакаться, показать своё горе. Трагично, печально, но каким-то образом всё равно о нём говорить. Эмоция горя, печали – она далека от улыбки. Улыбки там быть не может, потому что при выражении этих эмоций задействованы совсем другие мышцы лица. И если близкие люди или друзья пытаются помочь человеку, вернуть его в компанию к полноценному общению, они должны спокойно принимать его печальным. Если он не веселится, а сидит и печалится, то это не должно их тяготить. Они должны показывать, что с печалью они его тоже ценят, любят, уважают и признают, и не ждут от него показной весёлости, или ещё чего-то в таком роде. Потому что если человека, переживающего утрату, стараются развеселить – на самом деле ему не помогают, его выдёргивают из горя, не давая тем самым возможности пережить его публично.

Когда я говорю про смерть и утраты, я намеренно подчеркиваю разницу между этими двумя темами. Тема утраты – это конкретный эпизод в жизни какого-то человека. А смерть – она всегда была, есть, и будет. Это не эпизод, эта тема объемлющая и экзистенциальная. Человек родился и уже понятно, что тема смерти в его жизни присутствует. Думает он о ней или нет, она никуда не девается, и он может соответственно себя вести в жизни. Существует такой подход в работе с утратами, как системный. Он годиться не только для психологов, ему вполне могут обучиться те люди, которые хотят самостоятельно правильно справляться со своими утратами, и не принимать на себя утраты других людей, не вмешиваться в них. В нашей культуре, к сожалению, принято очень сильно вмешиваться в потери окружающих, и при этом вмешиваться неправильно.

Был такой случай, когда я по телефону консультировал еврейскую семью из Америки, по поводу потери их единственной 21-летней дочери. Они из России переехали жить в Америку, и только у них в жизни всё наладилось, как дочь погибает. Ее гибель можно назвать только волей судьбы. Она ехала в 6 утра по дороге в какой-то госпиталь, чтобы проходить там бесплатную волонтёрскую практику, которая нужна для поступления в мединститут. Ей надо было переехать из одного города в другой – это около 1,5 часа езды. И на широкой американской дороге с разделенными полосами (сетка была, забор какой-то там стоял между двумя полосами) навстречу ей ехал трейлер, у которого оторвалось колесо. И это колесо перелетело через ограду и угодило прямо в место водителя, и их дочь убило насмерть.

Такие случаи потерь просто потрясают. И очень часто возникает вопрос, как в таких случаях вести себя консультанту? Плакать, не плакать, бороться, не бороться со своими слезами, реагировать на ситуацию или оставаться безучастным, сопереживать пострадавшим или осознанно выполнять свою работу, и прочее. На самом деле, есть два варианта работы в таких ситуациях. Практика первого варианта заключается в том, что консультант сопровождает умирающего. И в этом случае, консультант всегда должен оставаться собранным и осознанным. Здесь никакой речи о слезах быть не может. Иначе он присоединяется к умирающему. А вот в случае с утратой, где  у клиента случилась сильная невосполнимая потеря, здесь консультант должен быть живым и открытым в своих чувствах. Естественно, важно чтобы консультант сам не впадал в истерику и осознавал, что есть его боль, вызванная осознанием ситуации клиента, которую он переживает по-своему, и есть клиент, который переживает свою боль утраты по-своему, и при этом может расплакаться. Был один пример в начале 2000-х годов, когда известный консультант на семинаре в Санкт-Петербурге, работая с утратой,  в конце сеанса расплакался. Ему было тогда 70 или 80 лет, и, конечно, он наш российский терапевтический мир потряс. Как же это так – профессиональный психотерапевт с огромным стажем работы – и плачет. Тогда его спросили: «Как же так, ты же терапевт и работаешь с человеком, который переживает горе и ты плачешь, а он нет?». Он ответил очень просто: «Ну, кто-то должен показать ему, что плакать это не страшно, это не смертельно и не опасно, что человек после этого остаётся живым, и не умирает от того, что он плачет. И я это сделал. Я это сделал намеренно».

Человек избегает встречи с болью. Ведь когда он согласится с тем, что потерял кого-то или что-то, ему неизбежно будет больно. Когда он соглашается, он должен осознать, что будет больно от того, что этого человека рядом больше нет, и никогда не будет. Необходимо разрешить себе встретится с болью, вот тогда это и будет СОГЛАСИЕ. Когда человек избегает согласия, избегает встречи с болью, не важно, сколько времени он это делает, он может впасть в крайне негативное состояние. В этом состоянии человек будет стараться испытать радость, веселье, привести себя в состояние возбуждения. Многие исследователи пишут, что зачастую, это состояние постоянного испытывания радости, возбуждения становится маниакальным поведением. Это не в том смысле, что человек маньяком становится, а в том, что он каждый раз сам себе организует переживание такой же боли. Он заводит новые отношения и делает всё с точностью так, чтоб они развалились. При этом он не осознает, зачем он это делает. Но он это делает, потому что  после разрушения отношений появится радость. «Отлично, всё закончилось!»,- думает он. И каждый раз он будет искать разрушения отношений только для того, чтобы с болью не встречаться. Так набирается энное количество разрушенных отношений, и этот процесс уже неизбежно перетекает в маниакальное поведение.

Поэтому, прислушайтесь к моему совету: если печаль возникла, не надо её прогонять. Всегда есть причины: место неудобное, время неправильное, люди посторонние. И человек начинает со своей печалью бороться. А ведь ни место, ни люди тут абсолютно ни при чём. Если печаль пришла, то надо с ней просто жить. И сказать этим самым людям, что на меня печаль накатила, я вспомнил, папу, маму там, ещё кого-то, дайте мне немного побыть в печали. Люди нормально к этому отнесутся, так что не стоит себя из нее выдёргивать. На переживание печали потребуется не больше 5-10 секунд. Ведь любая эмоция у человека длится максимум до 12 секунд. Раз, и прошла. А после эмоции возникает состояние. И если мы свою эмоцию обрываем, то мы автоматически надолго погружаем себя в это состояние переживания прерванной эмоции. И остаёмся в этом состоянии боли и печали, которое, как правило, создает характерную маску на лице человека. И если, всё-таки, человек остановил боль или прервал печаль, то, как бы он ни улыбался, всё ровно маска печали будет видна на его лице. Особенно это видно, если у человека сильная скорбь. Маска скорби всё время присутствует, как  бы он ни пытался улыбаться. И люди говорят: «Он как-то странно улыбается», потому что человек улыбается из скорби. И искусственными приемами: натянутая «американская» улыбка, положение тела, поза, жесты, к сожалению, не снять эту маску печали.

Первое, что меняется, когда человек проживает встречу со своей болью, это глаза. Мышцы вокруг глаз первыми сообщают об изменениях и о том, что с человеком происходит. Если человек позволяет себе плакать, то эти мышцы свободны, они всё время работают. Если же он останавливает слезы, тем самым он вызывает напряжение этих мышц лица, и визуально видно, что с глазами что-то не то. Обычно, люди не могут объяснить, почему они понимают, что к этому человеку лучше не приближаться, или быть с ним осторожнее. Интуитивно каждый человек знает, как наше лицо должно выглядеть в нормальном состоянии. В нас природой заложена способность визуально считывать 10 базовых эмоций.

Как правило, люди, проживающие горе, или непережитую утрату, очень часто остаются с собой один на один. Они так организуют своё пространство, что окружающие их люди не могут в нём удерживаться. Близкие куда-то всё время хотят уйти, траурное состояние переживающего человека их очень тяготит. Они не понимают, почему с ним так тяжело. А дело все в том, что человек, с которым невозможно находится рядом, не выходит из траура. Окружающие люди не могут всё время жить в трауре вместе с ним, потому что это не их траур. И задача близких на этом этапе – вывести человека из перманентного траурного состояния, помочь ему согласиться, наконец, со своей потерей и встретиться с болью. Порой это бывает нелегко, потому что человек закрывается и сопротивляется переменам до самого конца. Но пройти этот этап необходимо для того, чтобы двигаться дальше, и, со временем, когда утрата будет полностью пережита, обрести новый смысл жизни.

Итак, первый этап, который нужно отработать человеку, пережившему потерю (утрату), это НЕСОГЛАСИЕ. Когда человек в полной мере осознает свою утрату, понимает, ЧТО именно он потерял, и соглашается с этой потерей, проживает возникшую после осознания БОЛЬ, наступает следующий этап  – ГНЕВ. После переживания гнева, человек переходит в печаль, обиду, вину и тихую грусть. Прожив все эти этапы, мы можем обретать новый смысл жизни и продолжать свое движение по свое траектории, не застревая на этапах, связанных с утратами!

Очень много внимания я уделил вопросу переживания утрат, так как эта тема очень волнительна и очень актуальна для нашего народа в целом. На долю нашей страны и ее народа выпадало очень много ситуаций, связанных с утратами, это и репрессии, и воины, и раскулачивание, и всевозможные кризисы. И все непережитые эмоции и чувства, согласно системно-феминалогическому подходу, в котором я работаю, передаются из поколения в поколения и потомки несут всю грусть, печаль, боль и вину за то, о чем порой даже не подозревают. А если и подозревают. То не знают как справится с переживаниями, связанными с произошедшими событиями. И нам всем просто жизненно необходимо справляться со всеми утратами, которые встретятся у нас на жизненном пути.

Согласие позволят перейти из одной стадии в другую. Согласие с тем, какие у меня родители, согласие с тем, как они жили до моего рождения и после него, согласие с тем, что я сам выбрал таких родителей для того, чтобы смочь преодолеть свои жизненные смыслы и предназначения. Согласие с моим выбором партнера и его качествами, ситуациями и отношениями, которые у меня складываются

Поделиться записью


Мы можем вам
перезвонить